Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга вторая
Шаранга была третьим местом, где Курмышов ставил памятник. И жил там с напарником целое лето, изредка звоня по телефону Метелиной. Ему было скучно, но н семью надо было содержать. В свободные от работы часы он сидел в запаснике районной библиотеки и просматривал неучтённые книги, не забывая прихватить редкий томик для себя. «Скучает Мишка, – говорила Метелина попавшемуся на остановке Сугробину, который только что появивился в городе после отпуска. – Всё ждёт, что кто—нибудь к нему заедет». «Ковры – самолёты из продажи изъяли», – вежливо откликнулся Сугробин. А через две недели он с компанией слушал байки Курмышова и Шарангские легенды в его исполнения.
Вернувшись из Крыма, Сугробин не обнаружил привычного ажиотажа. Половина сотрудников в подразделении были в отпусках
– За пять лет первый раз так привольно, – улыбаясь и потягиваясь, говорил Василий Суматохин на своём рабочем месте перед осциллографом. – Не к добру это, но приятно. Ухожу в отпуск вместе с семьёй.
– Может и мне догулять оставшиеся полтора месяца, – ответил Леонид. – Когда ещё всё сложится.
– У тебя ещё полтора месяца? Недурственно. У меня, конечно, тоже записки о ночных бдениях есть, но Емельяныч говорит, что я «Лауреат» и должен государству прощать. Так что до октября, и не «летай в Иваново».
В городе гастролировал театр русской драмы из Ташкента. Беззаботный Сугробин посмотрел незапоминающийся спектакль, отметив хорошо игравшую главную героиню, и покинул театр, позабыл про Ташкент. На другой день был выходной, и он снова выехал в центр. На Покровке в кондитерском магазине он увидел актрису, которую отметил во вчерашнем спектакле. Она покупала конфеты Сормовской фабрики.
– Приме нравятся сормовские конфеты? – сказал Леонид, оказавшийся с ней рядом.
Женщина повернулась и посмотрела на Сугробина. Он не ошибся в своей оценке издали в театре. Она была молода, может чуток за тридцать.
– Почему Вы назвали меня «примой»?
– Я видел Вас в театре вчерашним вечером.
– И как я Вам показалась?
– Издали Вы были хороши, а вблизи несравненно лучше.
– Кто Вас научил так рассыпать комплименты?
– Женщины, сударыня! Я люблю женщин. А что может им дать простой советский инженер, кроме красивых слов и искренней любви. Правда, я почти поэт.
– Поэт и инженер – это почти артист.
Они уже вышли из магазина и шли по театральной площади.
– Так мы стоим на одной планке. Разрешите подарить Вам вот эту прелестную розовую гвоздичку, – остановился Леонид на мгновение у цветочницы, и подал цветок актрисе. – «Но он актрису любил, ту, что любила цветы».
– Откуда ты такой безмятежно очарованный? В твоём возрасте надо водить за собой тройку детей от десяти до пяти, а не рассыпать комплименты незнакомкам.
– Бог не осчастливил меня детьми, сударыня. Он отдалил от меня трёх прекрасных женщин, которые меня любили. Но он оставил мне способность не проклинать женщин, а любить их. И я всегда один, и всегда не один. Вы же чувствуете, что уже со мной.
– У меня сейчас репетиция, а вечером спектакль. Так что, прощайте, – сказала актриса из Ташкента. Посмотрела на Сугробина повнимательней, и подала ему руку для пожатия. – Попробуйте подождать меня после спектакля на этом же месте.
«Надо только выучиться ждать. Надо быть спокойным и упрямым. Чтоб порой от жизни получать, радости скупые телеграммы», – повторял шальной Сугробин мелодию Александры Пахмутовой, распрощавшись ранним утром с примой. «Театр закончил гастроли и уезжает. Не ищи меня. Это веление судьбы, как „солнечный удар“ у Бунина», – были последние её слова. Он поцеловал её пальчики, и она исчезла.
Сугробин сидел в летнем кафе на Откосе и ел сосиски с шукрутом, любуясь всегда прекрасным видом Волги с десятками судов на рейде, бескрайними далями Заволжья. И думал совсем не об актрисе, с которой расстался утром, и запахи её духов ещё сопровождали его. Голова была наполнена радостью бытия и все рубцы и противоречия государственного устройства и наполненной лицемерием жизни, казались ему легко преодолимыми, стоит лишь ему и всем его друзьям, и всему его поколению вместе взяться за их преодоление. И рухнут навороченные искусственно преграды, и навсегда войдут в жизнь принципы, предначертанные создателем и лучшими умами человечества.
– Кому не пропасть, – услышал он сзади знакомый голос. К его столику подошли Макс Воскобойников с Пашей Шурановым. Оба с несвежими лицами, возбуждённо весёлые, они явно вышли на Сугробина после большого бодуна, закончивщегося под утро.
– Вот нам и четвёртый, – сказал Макс, усаживаясь рядом.
– Подожди с делами, – остановил его Паша, – сначала выпить.
Официант принёс водку и сосиски.
– Тебе налить, – спросил Паша Леонида.
– Нет, мне и так хорошо.
– В отпуск ушли, и вчера весь день до позднего вечера готовили машину в экспедицию. А потом посидели по случаю. Хотим по северу области пройти. Сначала через Воскресенск на Шарангу, а оттуда на Ветлугу.
– В Шаранге Курмышов памятник воинам ставит.
– Вот и его навестим. Нас трое. Я с Татьяной и Паша. Неплохо бы ещё мужика. Машину толкать в болотах не раз придётся.
– Надо позвонить Жаркову. Отпустит он меня в отгулы на недельку?
– Лучше на две, – подсказал Паша.
В Шарангу от Воскресенска пробивались через леса и болота три дня. У Воскресенска на пароме форсировали Ветлугу. В селе Воздвиженском, последнем населённом местечке перед лесным массивом, Паша купил три банки кильки в томате.
– Если дичи на нашем столе не окажется, будем варить рыбный суп, – сказал он.
До Шаранги по азимуту было семьдесят километров. До Йошкар-Олы сто пятьдесят. В баках было бензина на шестьсот километров шоссейного пути.
– Закройте окна, занавесьте. Я не могу смотреть, – чуть не плача говорила Татьяна, отворачиваясь от окон и закрывая лицо платком. И было отчего. Машина шла по сухой песчаной колее, пробитой не одним поколением лесовозов, но застаревшей от многих лет бездействия. Отличный сосновый лес здесь рубили с первого года войны, На левом берегу Ветлуги на крутом обрыве был заложен леспромхоз. В центре страны с отличной возможностью сплава плотами. по реке до Волги. А там в любую сторону измученной войной страны. Река была судоходна весь сезон. В лесные урочища были проложены узкоколейные железные дороги, и местечко процветало. Экспедиция пробивалась в Шарангу по местам, где рубки были закончены. Лесовозы не ходили здесь несколько лет. Да и другие машины тоже. И на выбитых колёсами бордюрах, уже оплывших, но ещё заметных, шеренгами стояли грибы. Подосиновики краснели мощными головками как светофоры, белые, прикрывались шляпами в суповую тарелку и звали к себе. В первые минуты две корзины и мешок отборных грибов были набиты, и другие были просто не нужны. Но как было обидно проезжать мимо такого богатства природы. Таня требовала остановки и, набив авоськи, кидала грибы на пол машины под ноги себе и охотников. «Одними грибами буду питаться», – говорила она и закрывала глаза от лесных красавцев.
– Давайте встанем и сделаем грибной ужин, – предложил Макс. – Куда нам торопиться.
– Мы на охоту поехали, а не за грибами, – строго сказал Паша и остановил машину. – Макс, доставай оружие, а мы с Леонидом откроем переднюю рампу. Сейчас, когда у нас ничего нет, не до охотничьего этикета. Глухари и тетерева любят по дорогам бродить и камешки ковырять.
Мы открыли и подняли переднее стекло. Паша передал руль Максу, а сам сел рядом с водителем, положив на капот куртку и на неё заряженное ружьё. Глухарь не заставил себя ждать. Вальяжно шаркая ногой, он подпустил машину на тридцать метров и не успел удивиться, когда прогремел выстрел.
– Вот теперь можно определять место для стоянки. Доедем до первого ручейка и встанем, – сказал Паша. – И килька не потребуется.
Как прошли на машине остальной путь, не описать. Начались болота. И только полное безрассудство под лозунгом «Всё нипочём!» не оставили вездеход и всю экспедицию зимовать. Бесчисленные лесные дороги за многие годы были пробиты и зимой, и летом. И которая из них была проходимой, определить было невозможно. Два ведущих моста и три ваги из соснового ядрёного сухостоя определили нашу проходимость. Когда сели первый раз и, приподнимая машину на вагах, выбрались, то ваги остались на месте приключения. Когда через полкилометра сели снова, ваги далее поехали с нами на крыше. Бывали места, когда на вагах проходили непрерывно десятки метров, пробираясь по колено в воде, и для упора под ваги не было твёрдого бугорка. Тогда ставили в трясину обрубки брёвен и поднимали машину. Мужская троица была в грязи, шишках и синяках, но не грустила. Ночевали на сухих бугорках, доедали грибы и глухаря и спали крепко. Бензина у них по прибытию в Шарангу оставалось в баках на сто километров.
